Неточные совпадения
Стародум(читает). «…
Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду
рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до
тебя принадлежит.
Я сказывал
тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои
тебя смущают, друг мой сердечный.
Я это
и давеча приметил
и теперь
вижу. Доверенность твоя ко
мне…
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А
я вчера был у Дюссо
и вижу на доске «Каренин», а
мне и в голову не пришло, что это
ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то
я бы зашел. Как
я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
— А! — начал он радостно. — Давно ли?
Я и не знал, что
ты тут. Очень
рад вас
видеть.
Ты скажешь опять, что
я ретроград, или еще какое страшное слово; но всё-таки
мне досадно
и обидно
видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства, к которому
я принадлежу
и, несмотря на слияние сословий, очень
рад, что принадлежу…
— Ну вот
видишь ли, что
ты врешь,
и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его,
и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну,
я очень
рад, что застал
тебя! Так
я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
― Как
я рад, ― сказал он, ― что
ты узнаешь ее.
Ты знаешь, Долли давно этого желала.
И Львов был же у нее
и бывает. Хоть она
мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ―
я смело могу сказать, что это замечательная женщина. Вот
ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
—
Я предоставил
тебе решить этот вопрос,
и я очень
рад видеть… — начал было Алексей Александрович.
— Ну, будет о Сергее Иваныче.
Я всё-таки
рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что
ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба
и наливая другую рюмку. — Как
ты живешь?
—
Я тут еще беды не
вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
—
Я модный свет ваш ненавижу;
Милее
мне домашний круг,
Где
я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж?
ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет
и мыслей,
и пера,
И слез,
и рифм et cetera?..
Представь
меня». — «
Ты шутишь». — «Нету».
—
Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
— А чего
ты опять краснеешь?
Ты лжешь, сестра,
ты нарочно лжешь, по одному только женскому упрямству, чтобы только на своем поставить передо
мной…
Ты не можешь уважать Лужина:
я видел его
и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за деньги
и, стало быть, во всяком случае поступаешь низко,
и я рад, что
ты, по крайней мере, краснеть можешь!
— Слушай, — продолжал
я,
видя его доброе расположение. — Как
тебя назвать не знаю, да
и знать не хочу… Но бог
видит, что жизнию моей
рад бы
я заплатить
тебе за то, что
ты для
меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей
и христианской совести.
Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти
меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где бы
ты ни был
и что бы с
тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
— Вот
видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо
ты судишь о дяде!
Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение,
ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому
рад помочь
и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится
и нюхает одеколон…
— Ах, как
я рада! Как
я рада! — твердила она, улыбаясь
и глядя на него. —
Я думала, что не
увижу тебя сегодня.
Мне вчера такая тоска вдруг сделалась — не знаю отчего,
и я написала.
Ты рад?
— Напротив, мой друг, напротив,
и если хочешь, то очень
рад, что
вижу тебя в таком замысловатом расположении духа; клянусь, что
я именно теперь в настроении в высшей степени покаянном,
и именно теперь, в эту минуту, в тысячный раз может быть, бессильно жалею обо всем, двадцать лет тому назад происшедшем.
Из этого разговора
ты увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он
и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он
и шутит,
и весело болтает, да только, говорит, редко
мне это удается,
и горько, говорит,
мне, что
мне так редко это удается,
я, говорит,
и сам не
рад, что
я «мрачное чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным чудовищем», а как бы не это, говорит, так
я бы, может быть, целый день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
— Добро
ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад
и все еще продолжал ее мерять своим глазом. —
Я знаю твой умысел:
ты хотел,
ты рад был случаю сжечь
меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было
видеть, как дурачится седой дед.
Ты думаешь,
я не знаю, о чем говорил
ты сего вечера с Ганною? О!
я знаю все.
Меня трудно провесть
и не твоей бестолковой башке.
Я долго терплю, но после не прогневайся…
Третьего дня был у
меня брат Михайло.
Я рад был его
видеть — это само собой разумеется, но
рад был тоже
и об
тебе услышать, любезный друг Нарышкин. Решительно не понимаю, что с
тобой сделалось. Вот скоро два месяца, как мы виделись,
и от
тебя ни слова. Между тем
ты мне обещал, проездом через Тулу, известить об Настеньке, которая теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Признаюсь,
я думал, что
ты захворал,
и несколько раз собирался писать, но с каждой почтой поджидал от
тебя инисиативы, чтоб потом откликнуться…
Обнимаю
тебя, мой дружок, наскоро —
ты обнимешь за
меня мужа, обеих Верочек
и незнакомку мою Оленьку. Петя не заезжал ко
мне, а шоссе Рязанское
вижу из окна. Очень бы
рад, если б он завернул ко
мне.
— Ну, брат Маслобоев, это
ты врешь, — прервал
я его. — Во-первых, генералы, хоть бы
и литературные,
и с виду не такие бывают, как
я, а второе, позволь
тебе сказать,
я действительно припоминаю, что раза два
тебя на улице встретил, да
ты сам, видимо, избегал
меня, а
мне что ж подходить, коли
вижу, человек избегает.
И знаешь, что
и думаю? Не будь
ты теперь хмелен,
ты бы
и теперь
меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй!
Я, брат, очень, очень
рад, что
тебя встретил.
— А
я так
рад был
видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того,
я надеялся кое-что разузнать от
тебя о том деле, по которому приехал сюда, то есть
я не хочу во имя нашей дружбы сделать из
тебя шпиона, а просто… ну, одним словом, будем вместе работать.
Я взялся за дело
и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь,
я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
«Когда печаль слезой невольной
Промчится по глазам твоим,
Мне видеть и понять не больно,
Что
ты несчастлива с другим.
* * *
Незримый червь незримо гложет
Жизнь беззащитную твою,
И что ж?
я рад, — что он не может
Тебя любить, как
я люблю.
* * *
Но если счастие случайно
Блеснет в лучах твоих очей,
Тогда
я мучусь горько, тайно,
И целый ад в груди моей».
— Ну, вот
видишь ли,
ты бы лучше так
и на сходке говорил, что
тебе надо весь двор пристроить, а не одних сошек. Ведь
я рад помочь
тебе…
— Как
я рад тебя видеть! — сказал Федор, целуясь с братом
и крепко пожимая ему руку. —
Я с нетерпением ожидал
тебя каждый день, милый мой. Как
ты написал, что женишься,
меня стало мучить любопытство, да
и соскучился, брат. Сам посуди, полгода не видались. Ну, что? Как? Плоха Нина? Очень?
Но чему
я был
рад несказанно — это случаю
видеть маститого Перерепенко, о котором
я так много слышал от Гоголя. О, боже! как он постарел, осунулся, побелел, хотя, по-видимому, все еще был бодр
и всегда готов спросить:"А может,
тебе и мяса, небога, хочется?"
—
Я рад, что ясно
вижу свои недостатки
и сознаю их. Это поможет
мне воскреснуть
и стать другим человеком. Голубчик мой, если б
ты знал, как страстно, с какою тоской
я жажду своего обновления.
И, клянусь
тебе,
я буду человеком! Буду! Не знаю, вино ли во
мне заговорило, или оно так
и есть на самом деле, но
мне кажется, что
я давно уже не переживал таких светлых, чистых минут, как сейчас у
тебя.
— Посмотри на
меня, — сурово сказал Дюрок;
я посмотрел,
увидел совершенное неодобрение
и был
рад провалиться сквозь землю. — С
тобой шутили
и ничего более. Пойми это!
Как
видите, во всех трех случаях отечество стоит на первом плане.
Я знаю, что для
тебя это сущий сюрприз, но что же делать, мой друг!
я бы
и сам
рад всех поровнять, но так уж выходит.
Я? нет.
Я звал
тебя и рад, что
вижу.
— Да вот, — продолжал он, опять открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть.
Меня лечит здешний уездный врач —
ты его
увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем,
я очень этому случаю
рад, а то как бы
я с
тобою встретился? (
И он взял
меня за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи
ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от груди шинель, — ведь мы с
тобой бог знает когда виделись.
Краснов. Эх, дедушка!
Рад бы
я укорачивать, да не спохватишься. В очах у
тебя вдруг смеркается, в голове звенит, за сердце словно кто рукой ухватит, в уме
тебе только несчастье да грех представляются.
И ходишь как полоумный, ничего кругом себя не
видишь. А вот теперь отошло от сердца, так
и ничего, полегчало, ровно
и не бывало ничего.
Золотилов. Во-первых,
ты должен был бы служить. Не делай, пожалуйста, гримасы…
Я знаю всех вас фразу на это: «Служить-то бы
я рад, подслуживаться тошно!» Но это совершенный вздор. Все дело в лености
и в самолюбии: как-де
я стану подчиняться, когда начальник не умней, а, может быть, даже глупее
меня! Жить в обществе, по-вашему, тоже пошло, потому что оно, изволите
видеть, ниже вас.
Я мог бы отложить этот спектакль до осени; но теперь
ты здесь
и, конечно, будешь
рад увидеть меня на сцене.
Я больно
рад, что
ты не отказала
Совсем ему; он человек нам нужный.
Вот
видишь ли: деньжонки у него
В запасе есть, а на мирскую нужду
Он больно скуп, теперь в надежде будет,
Что за
тобой приданое большое,
Так
и для миру будет тороватей.
Николай Иванович.
Я не сержусь. Напротив, даже
я очень
рад, что
ты сказала все свое
и дала
мне случай, вызвала
меня на то, чтобы самому высказать ей весь мой взгляд.
Я дорогой нынче думал об этом
и сейчас скажу ей,
и увидишь, что она согласится, потому что она умна
и добра.
— Помилуй, мой друг!
я рад тебя видеть —
и только.
Татьяна Алексеевна. Превосходно. Кланяются
тебе мама
и Катя. Василий Андреич велел
тебя поцеловать. (Целует.) Тетя прислала
тебе банку варенья,
и все сердятся, что
ты не пишешь. Зина велела
тебя поцеловать. (Целует.) Ах, если б
ты знал, что было! Что было!
Мне даже страшно рассказывать! Ах, что было! Но
я вижу по глазам, что
ты мне не
рад!
Мое село, Державино, ведь не с большим сто верст от имения вашего батюшки (сто верст считалось тогда соседством в Оренбургской губернии)…» Гаврила Романыч подозвал к себе моего брата, приласкал его, потрепав по плечу,
и сказал, что он прекрасный молодой человек, что очень
рад его дружбе с своими Капнистами,
и прибавил: «Да
тебе не пора ли на ученье? приятели твои,
я видел, ушли».
—
И я хотел
тебя видеть…
я не мог отказать себе в этом… Дай же, дай
мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую, руку Лары
и целуя их обе вместе. — Нет,
ты так прекрасна,
ты так несказанно хороша, что
я буду
рад умереть за
тебя! Не рвись же, не вырывайся… Дай наглядеться… теперь… вся в белом,
ты еще чудесней…
и… кляни
и презирай
меня, но
я не в силах овладеть собой:
я раб твой,
я… ранен насмерть…
мне все равно теперь!
— Негодяй! — кипятился майор. — Мошенник! Каналья! Повесить
тебя мало, анафему! Афганец! Ах, мое вам почтение! — сказал он,
увидев Вывертова. — Очень
рад вас
видеть. Как вам это нравится? Неделя уж, как ссадил лошади ногу,
и молчит, мошенник! Ни слова! Не догляди
я сам, пропало бы к чёрту копыто! А? Каков народец?
И его не бить по морде? Не бить? Не бить,
я вас спрашиваю?
— Эту, брат, песню
я от
тебя слыхал не раз
и меня ты ею не удивишь, что
ты там ни говори,
я сердечно
рад,
видя тебя хотя по-прежнему с шалою, но все же целой головой. Быть может,
я продолжаю еще твердо надеяться, что эта твоя контузия принесет
тебе пользу, послужит уроком
и вернет
тебя в твое нормальное состояние.
— Очень
рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались,
и подожди
меня. — Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн,
и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал по Турции, в гостиную, где собрался совет.
Но, о Овидий, сим ли
ты хочешь мене наказать, когда
я именно
рад, что
вижу ее подобие
и могу теперь просить ее простить
мне мое окаянство».
— Что же, — говорю, —
я тебе очень
рад:
я хотел из резанских, но
и в Орловской губернии тоже, известно, народ самый такой, что не дай господи! Но
мне нужно, чтобы
ты мне помогал все знать
и видеть и людей ловить.
— Ну,
я рад тебя видеть, — перебил его Денисов,
и лицо его приняло опять озабоченное выражение.